Накал страстей - Страница 40

Он кончил несколько мгновений спустя, выглядя возбужденным, растерянным и истощенным. Снова он упал на меня так, словно сила большая, чем сила тяжести, соединила наши тела вместе. Но в этот раз, он удерживал себя на согнутых руках и целовал мою грудь, шею и плечи.

Мои нервные окончания словно поджарились, поэтому я позволила ему играть с моим телом, лизать мою кожу, щипать за соски, после того как он выскользнул из меня. Его дыхание пришло в норму только спустя три минуты или больше.

Затем, он сказал напротив моих ребер:

— Я люблю тебя. Ты самая красивая...такая идеальная.

Я фыркнула от смеха, мои руки потянулись к нему, играя с влажными волосами на его голове.

— Я не идеальная, но я рада, что ты так думаешь.

Он передвинулся обратно, так что мы оказались лицом к лицу, его взгляд был одновременно любопытным и раздраженным.

— Зачем ты это делаешь? Зачем отмахиваешься от комплиментов? Ты, блядь, чертовски великолепна, Паркер. Ты. Именно. Такая. И ты чертов музыкальный вундеркинд. И тот факт, что ты не сочиняешь музыку каждый день, —это преступление.

Я искоса посмотрела на него, слегка улыбнувшись, мне нужно было тщательнее подбирать слова, потому что он смотрел на меня так, словно выбирал какой-то способ, чтобы заставить меня признать, какая я была необыкновенная.

— Мне нравится, что ты так думаешь, Мартин.

— Кэйтлин...—В его тоне звучало предупреждение.

— Нет, послушай. — Я обняла его лицо руками и подняла голову, потираясь носом о его нос. Оставив мягкий поцелуй на его губах, я сказала: — Я рада, что ты так думаешь, я тебе верю. Но я не могу, словно по волшебству, подумать, что я красивая или идеальная, или талантливая просто потому, что это ты так думаешь. Я должна сама дойти до этого. Мне нужно верить во все эти вещи о себе не потому, что мой парень ценит меня и думает, что я изобрела подушки для шеи в самолете. Если мое самоуважение будет основываться на чужом мнении или взгляде, то мои недостатки тоже будут основыватся на мнении этого человека. И это разрывает меня на части.

Он прищурился, в его глазах неохотно зажглось понимание.

— Ты всегда такая?

— Какая? Гениальная? — поддразнила я.

— Ага... гениальная.

* * *

Я поймала Мартина за тем, что он смотрел на меня не менее двадцати раз за последние несколько часов. И каждый раз он выглядел немного растерянно, как будто был пойман в паутину своего собственного воображения. Иногда я смотрела в ответ, нахмурившись и передразнивая его подозрительный взгляд. Он улыбался, медленно, лениво и сексуально, а потом целовал меня.

Одно было ясно наверняка: Мартин Сандеки использовал свой огромный мозг, чтобы получать громадную прибыль.

Между тем, я работала над своей курсовой работой в перерывах между разговорами с Мартином. Он рассказывал мне о своем видении телекоммуникаций, и что спутники играли бы важную роль.

Наука не была моей страстью, тогда как музыка действительно была, но мне было интересно говорить на научные темы. Он рассказал мне о своем семнадцатилетии — СЕМНАДЦАТИЛЕТИИ!!! — какие патенты он тогда получил. Хотя, когда я спросила его, использовал ли он деньги от своих изобретений как первый взнос к своим шестидесяти миллионам для венчурного капитала, он рассмеялся.

"Изобретать было весело", объяснил он. Это было его хобби, но ни одно из изобретений никогда не приносило достаточно денег.

Когда я спросила его о том, как он определял, достаточно ли было денег, он мрачно ответил:

— Достаточно будет, когда превысит в три раза то, что мой отец заработал за все время.

В виду того, что его отец был миллиардером, этот ответ прозвучал высокомерно и неестественно. Зарабатывать достаточно денег было словно одержимостью и противоречило счастью.

Я не высказала свое мнение.

К середине дня на лодку обрушился проливной дождь; я привыкла к его пристальным взглядам, но, к сожалению, пора было возвращаться.

Мы не собирались возвращаться в большой дом, мы поехали в коттедж на противоположной стороне острова, где Сэм и Эрик были со среды. Надеюсь, она не слишком рассердилась на меня за отсутствие средства связи...

Я чувствовала себя виноватой, плохой подругой.

Сейчас Мартин сидел в капитанском кресле, везя нас обратно, и я пыталась поймать его на чем-то постыдном, устроив ему блиц-опрос.

— Любимый фильм?

— Уолл-Стрит.

— Любимая еда?

— Черная лакрица.

Я замолчала, его ответ удивил, но потом я продолжила:

— Любимый цвет?

— Черный.

— Черный?

— Да.

Я задумалась над этим, после чего спросила, потому что чувствовала, что была вынуждена сделать это:

— Как это может быть черный?

— У многих людей любимый цвет —черный, но они слишком зациклены на том, что думают другие, чтобы признать правду, даже самим себе. Подумай, какого цвета у тебя в шкафу больше? Синий? Зеленый? Красный? Нет. Это черный.

— Но черный действует угнетающе, это цвет похорон и темной комнаты, и отчаяния.

Он слегка улыбнулся, почти закатив глаза.

— В Японии цвет для похорон белый. Темная комната может быть веселой. Еще черный ощущается чем-то новым для меня, как небо перед рассветом.

— Мартин Сандеки, это было почти поэтично.

— С тобой легко разговаривать, — сказал он так, словно был не рад этому.

— Ты говоришь так, будто это плохо.

— Возможно. Я говорю тебе о таких вещах, о которых я никому не рассказывал прежде. — Он выглядел серьезным, когда признавался в этом, глядя на меня с обидой или тоской, не могла с точностью сказать.